Я хочу, чтобы вы прочитали этот текст, полный кукольдской боли опушенных тряпок

 

Я хочу, чтобы вы прочитали этот текст, полный кукольдской боли опушенных тряпок Именно тех, кто поддерживал говнофемло во всех их начинаниях, ходивших на их блевотные митинги и гнобивших других

Именно тех, кто поддерживал говнофемло во всех их начинаниях, ходивших на их блевотные митинги и гнобивших других мужчин п на радость. Теперь они столкнулись с реальным говнофеминизмом 3-ей волны и… испугались. У них даже не хватило смелости (яиц) постоять за себя.»Вчера, первого июня, мы, многочисленная группа активистов, были вызваны в oupa (самозахваченное здание) О Aturuxo das Marías в Сантьяго де Кампостела. Это была «феминистская тревога», как нам сказали, и это было очень важно, что мы были мужчинами в галисийских союзных движениях, потому что у коллег было нечто серьезное, чтобы сказать нам. Мы знали, что произошло несколько случаев сексуальной агрессии в нашей среде, и предчувствовали, что это будет призыв к коллективной внимательности в этом отношении. (Что феминистки могут подразумевать под сексуальной агрессией, это отдельная тема)
Явилось более полусотни мужчин, так или иначе связанных с активистской средой. Многие хотели знать, что произошло, и мы были полны решимости обсудить этот вопрос и найти какой-то ответ. Некоторые из тех, которые были вызваны, не смогли или не захотели прийти. После долгого ожидания у двери они открыли проход, и мы поднялись наверх. Там, ошеломленные, мы увидели окна и стены, завешенные нашими фотографиями с именами; их, по крайней мере, была сотня.
Неожиданно ворвались девушки, в количестве свыше тридцати, очень серьезные и злые. Они раздали маркеры, и сказали, что те, кто признает себя агрессорами, должны пометить свои фотографии словом «ДА». Они также заставили нас помечать других. Постепенно, в условиях все более жесткого климата группового давления, мужчины начали указывать на себя. Некоторые также указывали на других; были те, кто пометил абсолютно все фотографии, независимо от того, знал он их или нет. Нас было очень мало тех, кто отказался участвовать в этом процессе самооценки, кто смог противостоять очень сильной и угнетающей атмосфере коллективной обусловленности.
После того, как череда доносов и признаний» завершилась, уже они сами начали отмечать тех, кого считали агрессорами. Почти всех нас. Они не давали объяснений и кричали, что нам не позволено говорить. Некоторые из нас все еще напрягали мозги, пытаясь понять причину, по которой нас отметили. Напряжение усилилось. Они нас оскорбляли, угрожали нам, кричали на нас. Нам говорили, что мы все были насильниками, что никто не был невиновен и что, как мужчины, мы прикрывали агрессию других (а я всегда думал, что это делали мы все, независимо от пола).
Публично и прямо они объявили нам войну, так нам и сказали, и заявили, что хотят разорвать отношения с нами (мужчинами из своего окружения). Нам сказали, что никто не спасётся, что все мы были оружием массового уничтожения, что нам придется отрезать наши члены и засунуть кактусы себе в задницу. Они прочитали несколько абсолютно бредовых манифестов в атмосфере растущей враждебности. Мы покорно склонили головы.
Именно тогда начались нападения. Сначала локализованные, против конкретных людей. Оскорбления, крики, пощечины, плевки. Мы ничего не делали и не говорили. Затем начались удары ногами и кулаками. Как я понял, что они все еще были сосредоточены на мести за конкретные особенно серьезные факты, но вскоре нападения стали всеобщими и произвольными: девушка сказала кому-то, когда она ударила его, что она не знает, кто он, но ей не понравился его взгляд. Никто из нас ничего не делал во время насилия. Наиболее пострадал тот, кто нарисовал знак вопроса на своей фотографии, пародируя самообвинительный процесс; он был избит по-настоящему, в то время как стоявший вокруг него кордон женщин, поддерживал избивавших одобрительными криками. Никогда в жизни я не видел такого жестокого обращения, кроме как, возможно, в мрачных подвалах какого-нибудь полицейского участка.
Когда они натешились вволю, то заставили нас уйти, но прежде девушки образовали живой коридор у двери. По мере того, как мы выходили, начали раздаваться удары: удары по шее, толчки, пощечины… И по лицу. Даже людям, которые не были обозначены как агрессоры, со скрупулезным и безупречным поведением. Но им было всё равно, ведь это были мужчины. Этим же утром они приветствовали их улыбками, а теперь раздавали пощечины.
Мы вышли, как зомби, с открытыми ртами и потерянным взглядом. Мы едва разговаривали, еще не веря в случившееся, пытаясь переварить то, что только что произошло. Наши подруги, наши боевые товарищи, а для некоторых даже их очень близкие подруги, избили нас так же, как и полиция. Нас только что унизили, оскорбили и пытали жестоким способом, типичным для спецподразделений полиции. Возможно, кто-то заслужил это, но большинство, конечно же нет. Мы стали жертвами публичного линчевания.
И вдобавок ко всему большинство из нас были помечены как агрессоры. Даже не зная почему! Суммарный приговор, по которому мы не имеем права даже знакомиться с делом. Даже сам Кафка не смог бы придумать такой ужас.
Я не мог не вспомнить о самообвинительных процессах при сталинских чистках, против старых революционеров, которые брали на себя ложную вину на пути к эшафоту. И о собраниях маоистской «самокритики», нацеленных на уничтожении эго того, кто ставил под сомнение партию. О судах-фарсах Сендеро Луминосо, на которых обвиняемые просили прощения за свои преступления и отклонения, прежде чем их казнили публично, с крайним садизмом и жестокостью.
В этом удивительном пируэте судьбы мы стали ведьмами, а они инквизиторами. Это было настоящее аутодафе, на котором мы приняли на себя ложную вину под гнетущим весом догм. Проглотив унижения, смущенные абсурдными идеологическими анафемами. Мы были наказаны коллективно в результате преследования, основанного на нашей половой принадлежности и нашей сексуальной ориентации. То, что всегда называлось охотой на ведьм.
Конечно же, сексуальные посягательства заслуживают наказания, общественного неприятия, анализа, а также разработки мер, позволяющих их распознавать и пресекать. Но когда мы позволяем, чтобы возмущение конкретным ужасным фактом вызвало оскорбительные и неизбирательные репрессии против целых коллективов из-за их физического состояния или половой принадлежности, мы создаем питательную среду, в которой неумолимо произрастает тоталитаризм.
Никто не может отрицать патриархат, привилегии мужчин над женщинами, сексуальные посягательства, структурное неравенство. Даже в том, что касается наших микро-сред в гетто. Но оправдывает ли это унижение и насилие, которым мы подвергались, просто будучи мужчинами Это правда, что женщины на протяжении многих веков молча страдали от многих несправедливостей, правда, что они до сих пор страдают и в наших собственных кругах от многочисленных проявлений угнетения. Но, на мой взгляд, это не оправдывает унизительной и коллективной мести всем мужчинам, которых они смогли собрать. Именно те, кто откликается на «феминистскую тревогу», или же многие из них, в некотором роде, являются теми немногими, кто в этом обществе пытается поставить под сомнение свои собственные привилегии.
Они хотели разрушить отношения со своей собственной средой: они это сделали. На самом деле я больше не уверен, что существует эта среда.
Они хотели, чтобы мы боялись: они победили. Но ведь страх они внушили не нашим общим врагам, а своим союзникам, только другого пола. И я очень сомневаюсь, что он выйдет за рамки тех, кто так или иначе сочувствует нашим идеям. Теперь мы знаем, что наш статус мужчин, независимо от наших действий, может привести к слепой и иррациональной мести.
И теперь у меня возникает сомнение: мы все более или менее знали в наших средах принципы, которыми следует руководствоваться, когда группа мужчин коллективно унижала и нападала на женщин только потому, что они женщины. Но что делать, когда они добровольно и сознательно оказываются в роли агрессора»

 

.

 

Вам может также понравиться...

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *